Три метра над небом. Я хочу тебя - Страница 121

121

— Она может быть под фамилией Скаури.

— Скаури? Да, вот. Скаури. Третий этаж.

— Спасибо.

Собираюсь подняться на отделение. Но едва лишь я отошел от поста, скучающий медбрат вдруг просыпается и останавливает меня.

— Нет, к ней нельзя. Посещения с трех часов.

Он смотрит на часы у меня за спиной.

— Еще примерно через час. Подожди на улице.

— Да, я знаю, но моя мать…

— Понятно. Но мне плевать. В три часа — правило для всех.

Вспоминаю записку Паоло: «Приезжай, пожалуйста, как можно быстрее». И мне по фигу. Я хватаю его за горло правой рукой и толкаю со всей силы. Он долетает до ближайшей стены, и там я его достаю. Снова зажигаю рукой его горло.

— Я должен увидеть свою мать. Сейчас же. Немедленно. Я не хочу никому неприятностей. Пропусти меня. Пожалуйста…

Я повторяю слово, написанное Паоло, в надежде, что это даст нужный результат. Медбрат хочет что-то сказать. Я медленно отпускаю руку. Он переводит дыхание и бурчит:

— Третий этаж, — и кашляет. — Сто четырнадцатая кровать, — и снова кашляет. — Иди, давай.

— Спасибо!

И я быстро ухожу, пока он не передумал, пока он не сказал или не сделал чего-нибудь положенного по инструкции, что, как мне кажется, сейчас было бы большой ошибкой. Впрочем, я и сам совершил ошибку. Слишком серьезную. Сто двадцать, сто девятнадцать. Направо и налево. Прохожу мимо нескольких кроватей, на которых лежат больные, мимо нескольких жизней, висящих на волоске над пропастью. Какой-то беззубый старик кивает с улыбкой. Я силюсь найти для него слова, но в голову ничего не идет. Сто шестнадцать. Сто пятнадцать. Сто четырнадцать. Вот она. Мне страшно подходить. Моя мама. Я вижу ее, она лежит на простынях, бледная, такая маленькая, я и представить ее такой не мог. Моя мама. Похоже, что-то ей указало на мой приход, какой-то шорох, хотя я подошел очень тихо. Может быть, она услышала стук моего сердца: оно сильно забилось, когда я увидел ее такой. Она поворачивается ко мне и улыбается. Приподнимается на локтях. Но неожиданная боль пронзает ее, и она отказывается от этой мысли. Она слабеет от произведенного движения и снова падает на подушку, в смущении глядя на меня. Я подбегаю. Тихонько беру ее под спину и аккуратно двигаю к изголовью. Помогаю ей, стараясь не касаться бесчисленных проводов, свисающих с какого-то аппарата и заканчивающихся у нее на руках. Она морщится от боли. Но только секунду. Все прошло. Улыбается мне, а я беру свободный стул у соседней кровати и сажусь рядом с ней, у ее изголовья, чтобы ей не пришлось говорить громко, чтобы она больше не уставала.

— Привет.

Она пытается что-то сказать, но я прошу ее помолчать, поднеся палец к губам:

— Ш-ш-ш.

Мы некоторое время молчим. Потом, кажется, ей стало получше.

— Ну как ты, Стефано?

Жесть какая-то. Это она спрашивает у меня. И мягко улыбается. Она смотрит мне в глаза, ища ответ. Я пытаюсь что-то сказать, но слова застревают у меня в горле.

— Хорошо.

Я говорю то, что первое пришло на ум. Более длинное слово рассыпалось бы у меня на зубах, как хрупкое стекло. И моя боль рассыпалась бы на тысячу кусочков, как тончайшее зеркало, в котором отражается вся наша жизнь, моя и мамина. Ее слова, ее смех, ее шуточки, ее нагоняи. Ее стряпня, ее прихорашивание перед зеркалом. Мама. Я бессознательно делаю то, что она столько раз делала со мной. Я беру ее за руку. И она сжимает ее. Я чувствую, как похудели ее пальцы, на них болтается несколько колец, кожа висит складками на тоненьких косточках. Я подношу ее руку к губам и целую. Она тихонько смеется.

— Это что, поцелуй прощения?

— Ш-ш-ш, — я не хочу говорить. Я не могу говорить. — Ш-ш-ш.

Кладу щеку на тыльную сторону ее руки. Мне спокойно на этой живой подушке, маленькой, но наполненной любовью. Моей, ее? Не знаю. Я так и сижу, отдыхаю, глаза закрыты, на сердце легко, на глазах застыли слезы. Она гладит мне голову другой рукой и нежно перебирает мои волосы.

— Ты прочитал книгу, которую я тебе подарила?

Я киваю, слегка качнув ее руку, мою подушку.

И чувствую, что она улыбается.

— Значит, ты понял, как бывает на свете? Твоя мама — женщина, такая же, как все… Может быть, более ранимая.

Я молчу. Жду какой-нибудь помощи, хоть чего-нибудь, не могу больше. Я кусаю себе губы, сдерживая слезы. Помогите. Кто мне поможет? Мама, помоги мне.

— Я ошиблась, это правда, Господу было угодно, чтобы именно ты это обнаружил. Но это было слишком тяжелым наказанием. Потерять из-за этой ошибки сына.

Я поднимаю лицо, у меня даже получается улыбнуться. Я спокойный, сильный — такой, каким меня хотела видеть она, каким меня сделала она, моя мама.

— Но ты меня не потеряла. Я здесь.

Она улыбается. Ей удается протянуть руку и погладить меня по щеке.

— Значит, я тебя снова нашла.

Я улыбаюсь в ответ и киваю.

— И снова тебя потеряю.

— Да почему? Нет… вот увидишь, все будет хорошо.

Мама закрывает глаза и качает головой.

— Нет, мне сказали. Я снова тебя потеряю.

Она замолкает. Некоторое время смотрит на меня, потом тихо-тихо улыбается. По ее лицу я вижу, что она счастлива видеть меня здесь, рядом. И тут она снова морщится от боли, которая гложет ее изнутри. Она закрывает глаза. Боль прошла. Мама снова с улыбкой смотрит на меня.

— Но теперь это случится не по моей вине.

Что тут скажешь. Я хотел бы найти какие-то слова, вернуться назад, в прошлое. Извиниться за то время. Я хотел бы не входить в тот дом, не заставать ее с другим мужчиной, не мешать ей, не причинять ей страдания, я хотел бы оказаться в том времени, чтобы суметь понять, принять, простить. Но я не могу. Не могу говорить. Единственное, на что я способен — это сжимать ее руку, не сильно, чтобы то, что я сейчас обрел снова, не рассыпалось. Но она спасает меня, помогает мне еще раз. Но ведь она моя мама. Мама.

121