Три метра над небом. Я хочу тебя - Страница 72

Раффаэлла улыбается. Ей кажется, что она снова молодая, ну, во всяком случае, много моложе, чем утром, как будто те морщинки, которые она видела в зеркале, бесследно пропали. Клаудио целует ее. Медленно-медленно они начинают раздеваться, они давно так уже не делали, очень давно. И Клаудио чувствует предательское возбуждение. Раффаэлла удивлена.

— Да, мне казалось, такое уже невозможно, а сейчас меня охватывает страсть, я горю желанием.

Клаудио спускает брюки и снимает с нее юбку. Раффаэлла скользит в кровать, и он снимает с нее трусики, приподняв ее еще обутые в туфли ноги. В полутьме комнаты, где все еще гуляет эхо подозрения, где воздух накален сомнениями и изворотливыми выдумками, они начинают нежно прикасаться друг к другу в отчаянной попытке вновь обрести утраченное доверие. Потом Клаудио стягивает трусы, разводит ноги Раффаэллы и входит в жену. Он двигается вверх-вниз. Он тяжело дышит, на рубашке его проступает пот. Раффаэлла замечает это.

— Да разденься ты совсем.

— А если девочки придут?

Раффаэлла улыбается и закрывает глаза, она счастлива.

— Ты прав… как хорошо… продолжай… еще… давай.

И Клаудио продолжает, стараясь удовлетворить ее, он возбужден и вместе с тем встревожен. Как он проявит свои возможности вечером, на бильярдном столе-постели с дублером Фарини? Он предпочитает не думать об этом. Он читал статью о чувстве сомнения в своих возможностях. Напротив — нужно совсем не думать об этом. Но одно точно: с прошлой недели еще остались царапины на спине, надежно спрятанные под намокшей от пота рубашкой. Вдруг из коридора раздается голос Баби.

— Папа, мама… вы здесь?

Слегка охрипшим голосом Раффаэлла спешит откликнуться.

— Сейчас, мы идем.

И именно в этот момент Клаудио, перевозбужденный от абсурдности всей этой ситуации, кончает. Раффаэлла остается ни с чем, все оборвалось в самый прекрасный момент — на взлете. Она непроизвольно улыбается. Клаудио целует жену в губы.

— Прости меня…

И проскальзывает в ванную. Быстро ополаскивается. Теперь лицо. Да уж, вид у него — просто жуть. И тем не менее, все прошло хорошо. Теперь бы оказаться на высоте вечером, ведь план сработал… Потом он вспоминает, что думать об этом не надо. А иначе известно, что будет. Чувство сомнения в своих возможностях.

36

Мы с Джин садимся за столик. Невдалеке какой-то интеллектуал в очочках и с книгой на столе отхлебывает капуччино, потом продолжает читать статью из «Leggere». Еще здесь женщина лет сорока с длинными волосами, под ее стулом — дворняга. Женщина лениво курит сигарету, на лице ее грусть, — возможно по тем косякам, которых она теперь лишена.

— Неплохая обстановочка, да?

Джин заметила, куда я смотрю.

— Да, мы в нее вписываемся. Что ты будешь пить?

За плечами нарисовался официант.

— Добрый день, господа.

Ему около шестидесяти лет и он весьма элегантен.

— Мне — «АСЕ».

— А я — кока-колу и маленькую пиццу с ветчиной и моццарелой.

Официант, кивнув, уходит.

— Эй, после физических нагрузок ты не очень-то заботишься о своем здоровье, а? Белая пицца и кока кола — диета атлетов!

— Кстати об атлетах, ты ведь у нас атлет на халяву, дай-ка мне свой список спортзалов на триста шестьдесят дней.

— Без проблем. Сделаю тебе ксерокс.

— И многие пользуются таким способом?

Возвращается официант.

— Пожалуйста. «АСЕ» для синьорины, а для вас — белая пицца и кока-кола.

Официант ставит заказ на стол, кладет под псевдосеребряную тарелочку счет и удаляется.

— Нет, не думаю. Во всяком случае, я надеюсь…

И мы продолжаем болтать, понемногу открываясь друг другу.

— Ты что, правда никогда не уезжала из Европы?

— Нет. Я была в Греции, Англии, Франции, один раз с двумя подругами даже в Германию ездила на Октоберфест.

— Я тоже там был.

— Когда?

— В 2002 году.

— И я тоже.

— Ни фига себе.

— Да, но самое невероятное заключается в том, что одна из моих подруг — непьющая. Ты не представляешь, что с ней случилось. Она взяла литр пива, знаешь, такие огромные кружки, которые моют в большущих баках, залпом выпила половину и после этого полчаса плясала на столе какую-то тарантеллу, а потом стала выкрикивать: «фонтан, фонтан…» и свалилась на пол, ужас!

Я смотрю на Джин. Она пьет «АСЕ». Я тоже знаю девушку, которая танцевала на столе в ресторане, где мы ужинали. Но она не танцевала на столе во время Октоберфеста… Я вспоминаю Баби — когда я сказал ей, что уезжаю с Полло, Скелло и еще парой друзей на другой машине в Мюнхен, она разозлилась как сумасшедшая. «То есть ты едешь в Мюнхен. А я?» — «Ты — нет… Мы едем мужской компанией». — «Ах так? Хотелось бы верить». А потом оказалось, что этот придурок Манетта из другой машины поехал с подругой. И когда мы вернулись, были долгие разборки с Баби, потому что, конечно, как всегда, рано или поздно, все становится известно.

— О чем ты думаешь?

Я вру:

— О той твоей подруге, которая танцевала на столе. Вам надо было ее заснять. Потом бы вы посмеялись.

— Да, мы как сумасшедшие хохотали тогда, а потом — это не так! Потом, потом… сейчас!

И она, многозначительно глядя на меня, делает очередной глоток «АСЕ». Ой-ой-ой, что же она хочет сказать? Что дело пошло не так? В общем, оно пошло. Джин хочет «сейчас». Но не сию минуту, нет, еще рано. Может, завтра? Да, завтра, не сейчас, позже…

— О чем ты думаешь? Все еще о моей подруге, что танцевала на столе? Не верю. Я вижу, ты вспомнил какую-то другую подругу, с которой познакомился на Октоберфесте и теперь вспоминаешь ваши похождения.