Три метра над небом. Я хочу тебя - Страница 130

130

...

18 сентября.

Вааау! Все прошло отлично, да что там отлично, — превосходно!!! Я прошла пробы на телевидении, где работает он. Обалдеть! Я сделала это! Даже не ожидала. Но самое интересное, что и Эле прошла! Это она-то, которая ни разу в жизни не прошла ни одну пробу. Стэп… Может, он приносит удачу? В одном я уверена: я буду видеть его каждый день. Все это в высшей степени справедливо… слишком клево. Слишком классно. В общем, иногда есть справедливость в этом мире! Я все еще не верю… короче, вот для тебя мое стихотворение!

Стэп, я всегда тебя хотела.
Я мечтала об этом во сне и наяву.
Я так тебя хочу.
Я так тебя хочу, что представляю это себе,
С дикой силой — оттого, что пока не знаю как это делается.
Я тебя хочу.
Мечтаю о поцелуе, которого пока тебе не позволила.
Я тебя хочу.
Мечтаю о любви, которой еще ни разу не было в моей жизни.
Я тебя хочу, хотя еще ни разу тебя не поцеловала.
Я хочу тебя, всего тебя. Твои неудачи, твои успехи, твои ошибки, твои печали, твои сомнения, мысли, которые были у тебя в голове и которые, я надеюсь, met забыл, мысли, о которых ты еще ничего не знаешь.
Я тебя хочу.
Я так хочу тебя, что мне всего мало.
Я тебя хочу, и даже сама не знаю, почему…
Уффф. Я ТЕБЯ ХОЧУ.

Вдруг я слышу как хлопнула дверь. Резко оборачиваюсь. На пороге комнаты стоит Джин. За ней маячит Паоло.

— Извини, Стэп, ее невозможно было остановить. Она влетела в дом как ракета и…

Я поднимаю руку. Паоло понимает. И замолкает. Ничего больше не говорит. Так и стоит тупо на пороге. Джин входит в комнату. Она смотрит на меня, но при этом как бы и сквозь меня. Ее взгляд скользит мимо, как будто она что-то ищет. Тайна ее любви раскрыта. И даже больше… Глаза у нее грустные. Заплаканные. В них нет ни тени улыбки. Такие красивые. У меня сжимается сердце. Потому что от нее исходит свет, который мне так хорошо знаком. Я вижу все, что я пережил, через что прошел, что безвозвратно потеряно.

— Джин… я…

— Ш-ш-ш, — она подносит палец ко рту, как маленькая девочка. Закрывает глаза и мотает головой. — Не говори ничего, прошу тебя… — она берет дневники. Пересчитывает и кладет в сумку. И выходит, не говоря ни слова, ни разу не обернувшись.

79

Церковь. Гроб. Кругом сотни людей. Одни стоят, другие сидят, третьи прислоняются к маленьким старинным колоннам, потемневшим от времени, от горечи выслушанных молитв, нижайших просьб, пережитых страданий. А теперь еще и моя боль прибавилась. Здесь. Сейчас. Боль от того, что я не сумел стать действующим лицом своей собственной жизни, от того, что я только зря потратил время… и на что? На то, чтобы судить. Я судил маму. Никак не могу понять, как тогда-то я этого не понимал? Внезапно до меня доходит, что все у меня было в руках, но из рук выскользнуло. Кем же я был ослеплен, отчего я впал в такую слепую ярость? И только сейчас я осознал, как же я был неправ. В своей примитивной роли. От меня ведь ничего не требовалось, ничего, кроме молчания. Не реагировать. У меня ведь ни положения особого не было, ни права, ни разрешения, и вообще… Ничего. Ничего, что бы могло мне дать это право. Прощать. А кто я такой, чтобы прощать? Кто мы такие, чтобы прощать, почему это мы облекаем себя такими полномочиями? И вот именно я, такой упрямый эгоист и слепец, пожелал быть судьей. Без всякого на то права, не имея никаких заслуг, вообще — ничего. Какая самонадеянность. Откуда она взялась: из морали самой отстойной буржуазии? И что еще хуже: я не только присвоил себе это право — прощать, но и не знал даже, как это делается. Не прощать. Вот. И теперь я пришел в эту церковь. Я молчу. Мне ужасно плохо. Нет ничего хуже, чем понимать, что твоя жизнь протекла сквозь пальцы как простой песок, который, как ты думал, принадлежит тебе, а на самом деле он тебе больше не принадлежит. Как будто бы ты стоишь крепко на ногах, и вдруг дует ветер, и ты его раб, и он за тебя все решает. У меня в руках больше ничего нет, ничего не осталось. И мне стыдно. Оглядываюсь по сторонам. Отец, брат, их подруги. Даже Паллина, Луконе, Балестри и другие мои друзья. Кого-то нет… А кто-то, наоборот, пришел без всякого приглашения. Но мне не хочется ни о чем думать О том, что надо делать дальше, о формальностях о правильном выражении лица, потому что никому никогда не хватает смелости быть до конца естественным, потому что никто не знает, что нас ожидает Нет. Не хочу об этом думать. Не сегодня. Тем более, что вокруг — столько людей, чьих имен я даже не знаю. Далекие родственники, двоюродные братья и сестры, дяди, тети, друзья семьи, люди, что смотрят с выцветших фотографий, слабые воспоминания семейных праздников, прошлых встреч, более или менее радостных улыбок и поцелуев сам не знаю из какого далекого прошлого. Священник прочел отрывок из Евангелия. Теперь он что-то говорит. Пытается объяснить мне, насколько все, что сейчас происходит, благотворно для нас. И для меня. Но я не могу его слушать. Нет. Не получается. Моя боль слишком сильна. Я не могу думать, понимать, соглашаться… Как все это может быть благотворным для меня? Как, каким образом, по какой такой причине? Он произнес что-то, рассказал историю, пообещал мне что-то… но так и не сумел меня убедить. Нет. Только в одном я уверен. Моей мамы больше нет. Только это мне понятно. И этого мне достаточно. Вернее, мне этого недостаточно… Мама, я скучаю по тебе. Мне так не хватает времени, чтобы вернуться в прошлое, чтобы суметь сказать тебе то, что я понял. И я говорю это сейчас, про себя. Но ты меня слышишь. Играет орган. И из глубины церкви выходит Джин. Она одета в темное, идет молча. Проходит вдоль арок, ее почти никто не замечает. Кроме меня. Потом осторожно прислоняет к алтарю венок из цветов и смотрит на меня. Издали. Молча. Ее лицо ничего не выражает. Ни улыбки, ни упрека. Ничего. Ничего не выражающий взгляд. Она выше всего, она способна не смешивать боль и сострадание с чем-то другим. Последний взгляд. И она возвращается в глубину церкви. Некоторое время спустя все заканчивается. Я ищу ее у выхода, но ее уже не видно. Я потерял ее. Навстречу мне идут люди, они обнимают меня, что-то говорят. Пожимают мне руку. Но я ничего не слышу, не понимаю… Пытаюсь улыбаться, благодарить, не плакать. Да, особенно трудно не плакать. И мне не удается. Мне не стыдно. Мама, я по тебе буду скучать. Я плачу. Навзрыд. Это выход эмоций, освобождение, это потребность снова стать маленьким и ощутить любовь, вернуться назад, не расти больше, и снова получать ее чистую любовь… Кто-то обнимает меня, держит меня за плечи, сжимает меня. Но это не ты, мама. Это не можешь быть ты. Я прислоняюсь к стене, наклоняю голову. Я прячу лицо и слезы. Как бы я хотел, чтобы не было так поздно. Прости меня, мама.

130